Экс-игрок «Памира» Эдгар Гесс: Я тоже во дворе играл, было шикарное детство
Разговор с этническим немцем, родившимся в Таджикистане, был прекрасном детстве на урановых рудниках, о типичных для его национальности качествах характера, которые сопровождали всю его насыщенную событиями жизнь.
ДУШАНБЕ, январь – SPORTS.tj. Жизнь Эдгара Гесса вместила в себя самые невероятные повороты судьбы, где присутствует и среднеазиатский колорит, и далёкая от сказки жизнь в Германии. Об этом и многом другом интервью корреспонденту «В мире спорта» рассказал Эдгар Гесс, знаменитый футболист трпенер.
– Как живёт сегодня любимец спартаковских болельщиков конца 70-х – начала 80-х годов прошлого века Эдгар Гесс?
– Всё нормально. Живу в Узбекистане в очень хорошем месте, в десяти километрах от знаменитого горнолыжного курорта Чимган, на берегу большого Чарвакского водохранилища вдвоём с женой Леной. У нас всё прекрасно, свой дом, бассейн, две собаки.
– А ваши дети и внуки где сейчас?
– Дочка от первого брака и сын от второго, все с семьями, благополучно живут в Германии, хорошо устроились, работают. У меня шесть внуков. Я счастлив.
– А почему сами в Германии не живёте, вы же в своё время очень давно туда уехали?
– Так получилось, что приехал к своей жене — Лене. Она у меня из Узбекистана, мы с ней давно знакомы. Да и мне здесь больше нравится. Тихо, спокойно, нет суеты. Идиллия. Хотя в Германии тоже хорошо, но там всё зажато в рамки, а здесь — свобода (смеётся).
– Но вы-то сами родились, если так можно сказать, на урановых рудниках. Расскажите, как вы там оказались, кем были ваши родители?
– Да. Я родился в небольшом городке Табошар, где добывали урановую руду. Родители мои этнические немцы, маму звали, как и первую жену, Роза, она родом из-под Одессы, а отца звали Якоб или по-русски Яков. Он поволжский немец из-под Саратова. Их судьбы типичны, как и всех немцев, живших в 40-е годы прошлого столетия на территории СССР.
Сначала случилось принудительное переселение или, можно сказать, депортация в Красноярский край на заготовку леса, а потом им была назначена, так называемая, трудовая повинность, и они встретились уже в Табошаре, где немцами строился городок, в котором жили люди, работающие в шахтах, где добывали уран. Мой папа был как раз проходчиком на такой шахте.
– На здоровье вашего папы и вашем, в частности, это никак не отразилось? Звучит, как-то очень тревожно: шахты, урановые рудники… А где уран, там и радиация. Да и с техникой безопасности было в те годы, наверное, не очень.
– Со здоровьем в нашей семье было всё в порядке. Ничего такого и близко не было. Хотя папа и перенёс туберкулёз, но умер он лишь полгода назад, не дожив два с половиной месяца до 100 лет. Интеллигентный, мудрый человек, в институт должен был поступать, но война не дала. Он через столько всего прошел в своей жизни: и лесоповал, и рудники, но никогда ни на что не жаловался и нас к этому приучил.
– Родители поженились в Табошаре?
– Да, родители познакомились в Табошаре, в 1951 году родился мой старший брат Роберт, а тремя годами позже уже я. Ещё у меня есть младший брат 1958 года рождения — Альберт. Кстати, оба они тоже играли в футбол, старший выиграл в своё время кубок Таджикистана, а младший был какое-то время в дубле душанбинского «Памира». А что касается радиации, то там никакой опасности не было: надо было снимать пустую породу, а затем уже руду, которую увозили в город Чкаловск под Ленинабадом и там перерабатывали.
А вот мой дядя Франц был горноспасателем на другом месторождении — в Янгиабаде, в Узбекистане. Вот он там словил радиацию, когда шахту консервировал. Его потом подмосковный Красногорск на лечение отправили. И тоже с ним всё в итоге было нормально, в Германию потом уехал.
– Как же так, городок у вас был совсем небольшой, но когда читаешь вашу биографию, то узнаёшь, что у вас и футбольная школа была и профессиональная команда достаточно серьёзная, и турниры и. т. д.
– Да, городок был совсем небольшой. Сначала десять тысяч проживало, потом стало пятнадцать. Всё очень просто: наш Табошар был город союзного значения, финансировался напрямую Москвой, Министерством среднего машиностроения. Все продовольственные и промышленные товары поставлялись централизованно из Москвы. У нас был шикарный спортивный комплекс, стадион, раздевалки, душ, горячая вода.
Мне кажется, и сейчас таких комплексов не везде найдёшь. Да и не только стадион: у нас и бассейн был, а кроме того, баскетбольная, волейбольная, гандбольная площадки, зал для тяжёлой атлетики и вообще много чего было, город жил спортом.
– Даже не верится, просто сказка какая-то…
– Так оно и есть. Директором всех этих шахт был грандиозный человек — Зарапетян Зарап Петросович. Он был страстным любителем футбола, благодаря ему и команда была, и стадион, и вокруг всё было так здорово организовано: и пиво, и шашлыки, и мороженое. Он когда потом стал директором Горно-металлургического комбината в Узбекистане в городе Навои, то и там команду сделал. У нас же в Табошаре трёхтысячный стадион всегда был битком набит. На нём команда «Курама» выступала.
Это название, Курама, пришло от горного перевала, который находился недалеко от нас. Команда была не освобождённая, ребята ещё где-то работали. А Зарапетян их за день до игры отправлял в санаторий, чтобы им там можно было спокойно и комфортно подготовиться к очередной игре. Мы, молодые пацаны, на этом стадионе сдавали свои первые футбольные экзамены в перерывах матчей: били на дальность удара, жонглировали мячами, аут вбрасывали. У нас детская спортивная школа была вся забита детьми.
– Вы в отличии от всех наших знаменитых футболистов не во дворах начинали, а сразу в футбольной школе?
– Не совсем так. Я тоже во дворе играл. Наш городок немцы, можно сказать, под себя строили. Дома были практически все в один-два этажа, красивые такие флигели, раскинувшиеся на большой территории. Всё было построено так, что внутри был двор, а там детская площадка, вот там мы и гоняли в футбол.
Даже был турнир свой местный — «Кожаный мяч». Мы жили в 22-м квартале. Вообще, наш город называли среднеазиатской Швейцарией. Зелени много, у нас был огромный парк, фонтаны, Дом культуры, площадь большая, универмаг, поликлиника, четыре школы, детские сады…
Поверьте, у меня было шикарное детство. Детей в Табошаре было много, у каждой семьи: у кого по три ребёнка, у кого по четыре, а у кого-то даже восемь. Мы очень дружно жили. Все семьи тогда немало всего «хлебнули» в жизни, и потому всегда друг друга поддерживали и помогали тем, кто в этом нуждался.
– А какими были у вашей семьи жилищные условия?
– Сначала у родителей со старшим братом была одна секция, потом две, а затем, когда я родился, уже три. Но если честно, то я никогда этих бытовых условий не замечал, не особо осознавал: лучше они становились или хуже. Всё моё время проходило на улице. Со школы пришёл, портфель дома бросил, и айда мяч гонять, пока не стемнеет.
– А уехать оттуда куда-то можно было?
– А зачем?! У людей квартиры были, питание хорошее, работа, отличная инфраструктура. Мы про эти шахты и не знали толком. А потом их закрыли в 62-м году, там выработка произошла, и всё. Другие предприятия стали открываться. Нормальная была жизнь.
– А как вы оказались в футбольной школе, а затем во взрослой команде «Курама», кто привил вам интерес к футболу и вообще, как стать таким спортсменом, чтобы потом играть в московском «Спартаке», в сборной СССР?
– Как я уже говорил, всё со дворов началось. Там было много интересного. Помню, как один старый интеллигентный человек, по-моему, он дворянином был, заприметил нас во дворе и начал нас к футболу приобщать, и даже книги нам соответствующие читал. А вообще, первым своим наставником я могу назвать Владимира Яковлевича Валецкого, такого энтузиаста, который нами занимался, турниры организовывал, местный «Кожаный мяч». Мы с ним потом породнились: его сын стал мужем моей дочери.
Сначала он меня в ворота поставил — в огромные. Я много тогда пропустил, расстроился. После этого он дал мне возможность в нападении поиграть, и всё сразу сложилось: я десять мячей забил и больше в ворота уже не возвращался. А ещё мой интерес к футболу был и от моего дяди, который в Янгиабаде работал, и тоже в футбол играл. Я к нему летом ездил. Там мы мяч постоянно гоняли.
– А потом была школа «Курама»?
– Именно так. А тренером у меня там был Марк Исаевич Тунис, который в дальнейшем стал достаточно известным тренером союзного масштаба. Он, можно сказать, мой крёстный отец в футболе. Мне вообще везло на тренеров. Затем Марк Исаевич в Душанбе уехал, «Памир» тренировать, а к нам в качестве наставника приехал Вячеслав Григорьевич Королёв, который играл за душанбинский «Энергетик», который потом как раз переименовали в «Памир». А через несколько лет Марк Исаевич уговорил меня самого перейти в «Памир». Тогда он там уже был начальником команды, а главным тренером — Ахмед Лятифович Алескеров, который, в свою очередь, потом бакинский «Нефтчи» тренировал.
– Эдгар, если верить вашей биографии, то за юношеские сборные Советского Союза вы никогда не играли.
– Так и есть, не играл. Вы знаете, как мне было обидно. Меня, когда мне было 12-13 лет, всегда отцепляли от союзных соревнований, хотя я на отборочных турнирах внутри Таджикистана постоянно лучшим был, забивал больше всех. Но мне говорили, ты такой маленький, худой — там тебя затопчут. И команда без меня уезжала то в Грузию, то на Украину. Я очень переживал, приходил домой, плакал, и говорил маме: «Готовь борщ со сметаной, буду отъедаться, чтобы быть крепким».
Но потом проходило пару дней, опять начинались тренировки, и футбол помогал мне обо всё этом забыть. Да, я и сам много тренировался. У нас была стенка, а на ней были и «шестёрки», и «восьмёрки», и «девятки» нарисованы. И вот мы били по ним и всё в тетрадку записывали: кто сколько очков выбивал.
– А когда вы перешли во взрослую команду?
– Где-то лет в 15 меня подпустили во взрослую «Кураму». Тогда без паспорта нельзя было игроков заявлять, и тренер, если мы на выезде играли, за десять минут до конца меня менял, и я тут же бежал в автобус прятаться. Когда меня после матча искали, то наши говорили, что я к родственникам ушёл.
– А потом уже был «Памир».
– В «Памире», в основной команде, я оказался в девятнадцать лет. А до этого около года играл в дубле.
– А как у вас со службой в армии всё обстояло?
– С этим — отдельный разговор. Я был ещё в «Кураме», и мне приходит повестка в армию. У нас же в городе военкомата не было, а только один военный комиссар находился. Ну, я решил: раз надо идти, значит надо. Как тогда говорили: лучше со своим годом отслужить. Узнал даже, что поеду куда-то в танковые войска под Челябинск. И вот уже проводы, мама плачет, отец прощается, садимся в автобус, и тут подходит к автобусу наш тренер Королёв Вячеслав Григорьевич и говорит мне: «Зачем тебе армия, оставайся на полгода, может, что-то найдём для тебя, будешь где-то играть». А у нас на сборах здесь и СКА из Читы тренировался и другие команды. Он договорился с военкомом, и я остался. А потом уже был «Памир», где мне из года в год давали отсрочки. Затем я поступил в душанбинский Институт физкультуры. А в конечном итоге с армией всё закончилось тем, что мне в Алма-Ате порвали кишечник… Я стал не годен к строевой и получил военный билет.
– Кишечник порвали?! Вот это да… А как это случилось с вами?
– Мы с «Кайратом» играли, я убрал мяч под себя, и в меня врезались сразу два защитника, не помню уже локтем или как, но хорошенько так приложились…. Я оказался в больнице, там мне сделали операцию, и потом я стал дальше играть. Но в армию уже не пошёл. Кстати, при вызове во вторую сборную СССР доктор команды Савелий Мышалов специально возил меня в госпиталь на обследование, и там подтвердили: спайка кишечника, в армию не годен. Тогда нас трое было в сборной из Первой лиги: помимо меня ещё Анатолий Коробочка и Юрий Аджем, они за симферопольскую «Таврию» тогда играли.
– И вот вы играете за «Памир», вызываетесь в сборную, а в «Спартак» переходите только в 25 лет в 1979 году. Неужели вас никто никуда не приглашал до этого?
– Почему не приглашали?! Приглашали: и в ташкентский «Пахтакор» звали, и киевское «Динамо» мной серьёзно интересовалось. ЦСКА за мной ходил и московское «Динамо» тоже. В «Торпедо» я даже встречался с руководством клуба. А ещё был одесский «Черноморец», который хотел видеть меня в своём составе. Очень много команд меня приглашало.
– А почему же вы ни в одной из этих команд не оказались?
– А вот здесь сыграли мои немецкие гены. Всегда считал и сейчас считаю, что всё надо делать основательно, не шарахаться в разные стороны. Если поступил в Институт, то надо его закончить, получить высшее образование. Мама с папой ещё говорили мне, что без образования — никуда. Мне предлагали даже перевестись в такой же Институт по месту нахождения другого клуба, но у меня были в Душанбе послабления в учёбе, меня там все знали. А к большим деньгам у меня никогда особого интереса не было: 207 рублей оклад, плюс премия 27 рублей. Этих денег тогда на всё хватало. Я жил очень хорошо: если хочешь квартиру или телефон — пожалуйста. Если говорил, что мне нужна машина, мне её без каких бы то ни было проблем давали. Зачем куда-то ехать! А деньгами я стал интересоваться только тогда, когда в Германию приехал (смеётся).
– Но неужели вас не тянуло поиграть на более высоком уровне? В тех же в еврокубках совсем другого уровня соперники.
– Хотелось, конечно, но то, что я был из небольшого посёлка и уже попал в Душанбе, в другой мир — это играло существенную роль Когда мне был 21 год, то меня звал в свою команду Лобановский, говорил мне: «Приезжай в Киев, будет тебе квартира, будет тебе то, будет тебе это» … А я посмотрел на их состав: а там и Веремеев, и Онищенко, и Блохин, и другие отличные футболисты… А мне место где? Нет, думаю, лучше остаться. В «Памире» я был, можно сказать, звездой, знал, что буду всё время в составе. Живёшь спокойно, напряжения никакого нет. Все болельщики меня любили и уважали, и так вот просто срываться! Зачем?
– С вами в «Памире» играл отец тренера Игоря Черевченко, Геннадий, который отдал этому клубу всю свою футбольную жизнь, можете пару слов о нём сказать?
– Мы с ним в одном доме жили. Гена очень хороший футболист, прыгучий, самоотверженный, смелый, преданный своему клубу, у него был хронический вывих плеча. Ему на медкомиссии, когда должны были забрать в армию, не поверили. Так он взял стул, как-то засунул руку, дёрнул и вытащил её, а потом сам опять вставил. Врачей сильно там напугал (смеётся).
– А когда вы женились, когда у вас своя семья появилась?
– Женился я в 1976-м, а в следующем году у меня дочка родилась. Жену я привёз уже в хорошую квартиру в Душанбе в элитном доме.
– А после окончания института сразу же оказались в московском «Спартаке»?
– Нет, когда я уже заканчивал институт, то получил приглашение от «Пахтакора». Мне уже в Ташкенте показывали район, квартиру, где бы я мог жить. И команда у них была очень хорошая. Но основательно подумав, я решил, что Азию на Азию мне менять не стоит. И так вышло, что это Бог меня отвёл, ведь потом вся эта команда разбилась в авиакатастрофе. Ужас! Прошло столько лет, а эхо той трагедии до сих пор в людях живёт.
– Вы поиграли под руководством Константина Ивановича Бескова, что он вам дал, как футболисту, как будущему тренеру?
– Вы знаете, сейчас все говорят про Гвардиолу, про контроль мяча и. т. д. Но ведь такой футбол за много лет до этого начинал прививать своим командам именно Бесков. При нём мяч держали так, что его просто невозможно было отобрать. Вообще, у великих людей ты не можешь научиться всему на свете: они думают совсем по-другому, поэтому они и великие. У них можно, что-то почерпнуть для себя, а делать всё так, как они, копировать их, бесполезно. Бесков часто шутил, что футбол не шахматы, здесь думать надо. Было необходимо всё просчитывать на несколько ходов вперёд. Фигуры, они стоят на доске, а ты должен в движении уже знать, что будет через два-три хода. У меня были, и другие хорошие тренеры, от которых я тоже многое для себя взял, и которые сыграли в моём становлении как футболиста огромную роль:
Ахмед Лятифович Алескеров в «Памире», например, мне подтянул физику и вообще дал возможность играть. А Иштван Йожефович Секеч определил окончательно моё место на поле, и благодаря этому мне сразу же удалось раскрыть все свои лучшие качества. Но Бесков — это отдельный человек, его даже если захочешь, то невозможно копировать. Конечно, он на меня сильно повлиял. До сих пор помню, как он говорил: «Надо над пасом работать постоянно. Не поработал один день, уже самому заметно, два дня не поработал, уже специалисты подмечают, а если три дня, то уже болельщики видят».
– Эдгар, а какую оценку дадите себе, как футболисту, оправдались ли ваши ожидания от пребывания в московском «Спартаке»?
– Отвечу вам так: я свой потенциал в «Спартаке» в полной мере не реализовал. Я до «Спартака» вообще играл из глубины и больше по центру, разрывал линии и имел возможность чаще выходить на ударную позицию. Удар у меня был хороший, забивал много. А в «Спартаке» мне пришлось перестраиваться на крайнего полузащитника. Но, вы понимаете, я играл там, где был нужен Константину Ивановичу, а иначе бы меня не было в этой команде.
– Когда говорят о бесковском «Спартаке», то в первую очередь называют Дасаева Гаврилова, Черенкова, Шавло, Ярцева и. т. д. Ваша фамилия не звучит в первых рядах. С ролью, как говорят, артиста второго плана вы согласны?
– Ну, тут как посмотреть. Играя в «Спартаке» крайнего полузащитника, я за четыре с половиной сезона забил 26 мячей. Найдите мне второго такого на этой позиции. Если серьёзно говорить, то я считаю, что мой вклад в игру той команды был существенным. Просто есть люди, которые играли на ключевых позициях и всегда были в центре внимания. Может, я так ярко как они не выделялся, но мог хорошо читать игру, у меня была скорость, я забивал. Я был в числе тех одиннадцати, кто постоянно играл. Мне удалось быстро вписаться в команду с неподражаемым стилем, и я стал вместе с другими приносить результат, особенно 1981 год запомнился. Я был тогда с 11-ю мячами вторым вслед за Гавриловым в списке бомбардиров команды, вошёл в число 33 лучших по итогам сезона. Для меня то, что я заиграл в «Спартаке» и забил 25 голов — это доказательство того, что я состоявшийся футболист и что я подходил этой команде.
– А чемпионскую медаль получили, у вас ведь тогда в 1979 году не было 50% сыгранных за сезон матчей?
– Получил. Я тогда уже осенью в 79-м году в сборную СССР на официальные матчи вызывался, был в запасе на отборочной игре с Грецией, а в товарищеском матче с ГДР один тайм отыграл. А это автоматом давало, что 35% игр за клуб вполне достаточно для получения «золотой» медали чемпиона страны.
– У вас были за плечами игры с «Кайзерслаутерном». На выезде немцы случайно не подходили к вам, не предлагали, мол, давай, оставайся? И вообще, привлекали вас тогда яркие витрины и в целом другая жизнь и другие возможности, которые можно было получить на Западе? По-немецки там с ними не разговаривали?
– Меня витрины никогда не сводили с ума. Ко всем этим вещам я всегда спокойно относился. А какие-то разговоры на эту тему всегда были. Ко мне тогда в гостиницу на вторую игру мои родственники из Карлсруэ приезжали и говорили, что комментатор меня в первой игре очень хвалил. А как вы представляете, я останусь и подставлю всех: семью, команду, всех родственников в Союзе. Меня дома всё устраивало, и потому мыслей таких даже не возникало.
– Но перед самым распадом СССР вы всё-таки переехали в Германию. Интересно, а как выглядел ваш отъезд туда, на семейном совете решали этот вопрос или как? Не жалеете о том, что если бы подождали пару лет, то за свою московскую квартиру получили бы весьма приличные деньги?
– Нет. Не жалею. Мы с женой и с дочкой первыми решили ехать. В конце 80-х уже того столетия и в Москве, и в Таджикистане, и в Узбекистане начиналась полная неразбериха. Перспективы во всех отношениях были туманные. Да и разговоры в Средней Азии были такие: «Русские, езжайте в Россию, немцы, давайте катите к себе в Германию». Смутное время было перед распадом СССР. В итоге мы подали документы и уехали, оставив свою квартиру в столице государству, которая была в хорошем доме от Моссовета, в пятидесяти метрах от метро Бабушкинская.
– А потом уже за вами все остальные родственники приехали?
– Да, и братья с семьями, и папа с мамой.
– И как вы там смогли в Германии найти своё место под солнцем?
– Вы знаете, я человек целеустремлённый, я не знаю, что такое депрессия. И вообще, я оптимист по натуре, меня моя жизнь таким сделала. Когда я ехал в Германию практически без всего, то знал, что не пропаду. Купил там себе кроссовки, бутсы, нашёл место для тренировок и сам стал заниматься. А потом пришёл в местную команду «Биберах». Меня там попросили сначала предъявить «паспорт футболиста». А я им: «Какой ещё паспорт! Вы что, смеётесь, я против мадридского «Реала» играл, меня ваш Штилике персонально держал». (Смеётся). Дали мне мяч, и какой-то мужик встал в ворота. Когда я ему руки отбил, они сразу поверили всему, о чём я им рассказал. Затем я стал играть в Седьмой лиге, потом мы вышли в Шестую, в Пятую, ну а затем я тренировать стал. Получал я там за свою работу немного: 600 немецких марок, да и болельщики стали мне в конверте денежку собирать, марок по сто пятьдесят. Потом уже стали писать в местных газетах: «Эдгар Гесс делает команду чемпионом».
– Ну а затем вы всё же уехали в Россию, став тренером во Владикавказе. Как получилось, что вы оказались тренером в клубе «Алания», где надолго в итоге не задержались?
– Когда ещё до переезда в Германию я тренировал узбекскую команду «Заравшан» из Навои, у меня там играл парень, Руслан Албегов. А потом у него вместе со своими тремя братьями был в Осетии водочный бизнес, и они футбольную команду организовали – «ФАЮР» она называлась. Название клуба состояло из первых букв своих имён: Фёдор, Александр, Юрий и Руслан. А дальше случилось так, что Александра Албегова назначили генеральным директором владикавказской «Алании», и в руководстве клуба обо мне вспомнили и попросили помочь. Тогда у команды была плачевная ситуация: в пяти играх она набрала всего одно очко, в итоге убирают с поста главного тренера Бахву Тедеева и назначают меня. Я уже к тому времени помогал Бахве. Но о подсиживании с моей стороны не могло быть и речи.
– А соответствующая лицензия для работы на этой должности у вас была?
– Тогда как-то решили вопрос, у меня была категория «В», но всё руководство командой передали мне. Я выступил по местному телевидению и сказал, что к концу первого круга у команды будет 16 очков. Прихожу на базу, все надо мной смеются. Но потом смеяться перестали, когда мы московский «Спартак» обыграли и стали набирать очки. За два тура до окончания первого круга у нас их было уже 12. Но тут внезапно на самом высоком уровне сняли с должности Албегова, и после этого меня вызвали в дом правительства. Я думал, что еду для того, чтобы поговорить с новым руководством об укреплении команды, а мне сказали, что берут Ицхака Шума из Израиля, и на этом моя история с «Аланией» закончилась, так по сути и не начавшись.
– Сейчас сами не хотите потренировать, Курбан Бекиевич Бердыев до сих пор тренирует.
– Мы же сейчас не в Советском Союзе живём, когда ставили тренеров в возрасте руководить командой, у которых было и опыта больше, и спокойствия, и предвидения. Молодёжь хочет, прежде всего, за счёт желания взять, а фундамента у них нет. Всем всё быстрее надо: и результат надо быстро давать. А фундамента-то нет, не построен он, песочек-то рассыпается под водой. Надо и детей правильно обучать, и с ними правильно работать с самых юных лет. А сейчас одни академии… Но кого они выпускают?! Никого. Даже пример моего кишлака, где я жил и становился футболистом, лучше любых других слов показывает, как должно быть. Сейчас это просто трудно представить, кого там можно воспитать и выпустить в люди. Так что, к сожалению, вот так мы живём.
– А с кем из бывших партнёров видитесь или обособленно живёте?
– Нет, периодически встречаю ребят из бывшего «Пахтакора», где я тоже провёл немало прекрасных лет. Гену Денисова иногда вижу, Игоря Шквырина, Мирджалола Касымова, Сашу Волкова. Мустафа Белялов мне звонит, и мой друг Лёша Сухов приезжает, он массажистом был раньше. Мы тут в моём доме с ним сидим. А так, я сам не люблю тревожить людей, тех же спартаковцев, у всех своя жизнь, свои заботы.
– В конце нашей беседы хотелось ещё раз спросить о вашей большой семье. Первая ваша супруга долго болела, вы о ней много заботились, а уже позже, когда её не стало, вы связали свою жизнь с другой женщиной.
– Я уже говорил, её зовут Лена, она мастер спорта международного класса по художественной гимнастике. Мы знали о друг друге ещё со времён, когда я играл за «Пахтакор». А после смерти жены Розы мы как-то встретились и сошлись. У нас уже взрослый сын Томас и трое внуков, а с Розой у нас дочка Илона, и внуков тоже трое. А ещё в Германии живут мои братья со своими семьями. У меня четыре племянника.
